ЭКСПЕРТИЗА №5-2007

Мышата учатся летать

Кондратова Мария. Ночная Мышь, или Первый полет. М.: Центр «Нарния», 2007

Вопреки К.С. Льюису Нарния вовсе не канула в Апокалипсис. В нее по-прежнему можно попасть через шкаф (только не платяной, а книжный), и ее по-прежнему населяют говорящие животные. Говорящие, следовательно, мыслящие, следовательно, наделенные свободой воли — правом выбирать «то, что слева, и то, что справа», а потом нести за это ответственность…
Имеется в виду московское издательство «Нарния». Последняя книга в его серии «Сундук сказок» посвящена летучей мыши. Точнее, главная героиня сказочной повести «летать еще попросту не умела. А согласитесь, довольно глупо называть летучей совершенно нелетучую мышь! Пока что это была самая обыкновенная пешеходная Ночная Мышь. Своими плюшевыми крыльями она укрывалась, как одеялом, когда ее наконец-то удавалось загнать в постель» (14). Автора повести Марию Кондратову для начала следовало бы поблагодарить за восстановление исторической (зоологической) справедливости по отношению к полезному животному, которое почему-то пользуется у людей дурной славой. Физиономия, видите ли, не понравилась. А в сказке Мышь очень симпатичная. Мохнатенькая, ушастенькая. Вот она — как живая на цветных иллюстрациях Татьяны Казмирук.
Картинки — отдельная тема. Похоже, книжная иллюстрация становится последним прибежищем настоящих художников. «Нарния» это очередной раз продемонстрировала. Нет, господа искусствоведы по изо, не сомнительные биеннале надо рецензировать в «Новостях культуры», а детские книжки. Одну за другой, как выходят из типографии, и диссертации защищать не по «концептуалистам», а по стилистическим особенностям, отличающим оформление сказок в «Нарнии» и, например, в издательстве «А-ба-ба-га-ла-ма-га».
Я не искусствовед, а историк, поэтому возвращаюсь к истории Ночной Мыши. Главную героиню окружают лю… то есть, звери с непростыми характерами. Заяц, который всю жизнь хотел быть волком, причем не сухопутным, а морским. Романтическая корова — любительница поговорить красиво. Крот, которого выбрали судьей, потому что правосудие должно быть с завязанными глазами, остальные звери ходить в таком виде отказывались, а Кроту было все равно (192). Автор книги — кандидат биологических наук, так что ей сам Бог велел разбираться в тонкостях педагогики рукокрылых и правового сознания насекомоядных.
Место действия — один из вариантов Волшебного Леса, Лес Нечаянный. Судя по картинкам — смешанный, характерный для российской средней полосы. А по определению одного из персонажей (не самого симпатичного), «лес третьего мира… Задворки цивилизации» (75). Общественное устройство обитателей этого леса — прямая демократия в пределах небольшой общины (аккурат по Аристотелю) с некоторыми элементами первобытного коммунизма. « — И чей это лес?… — Наш…» (75). Прибитая к дереву дощечка «Моё!» вызывает у зверей сначала просто недоумение, а потом и целое судебное разбирательство.
« — Так вам нужна эта трава? — участливо спросил Крот. — Жить без нее не можете?…
— Что значит, нужна или не нужна? — возмутилась Вещая Птица. — Это моя трава… В любом цивилизованном обществе знают: мое — это мое!
— Ну не знаю, не знаю, — покачал головой судья, —  коли трава вам не нужна, стало быть, не очень-то вы пострадали от ее исчезновения. А раз нет пострадавшего — нет и преступления» (198).
Наверное, есть те, кто придерживается другого мнения на сей предмет. Только мне почему-то больше нравится политэкономия простого лесного Крота: «Трава, вероятно, должна принадлежать или тому, кто ее посадил, или тому, кто в ней нуждается…»
Но в непродвинутую, замшелую (в прямом смысле слова) лесную идиллию время от времени вторгается что-нибудь актуальное. «Понаехало тут всяких… А через них порядочной крысе и жизни нет…» (145). «— Но скажите хотя бы, когда я смогу взлететь?! — Когда рак свистнет. Нищим летать ни к чему» (113). Сказочные коллизии под конец выстраиваются в герметичный (даром что на свежем воздухе) детектив. И разгадка (которую я, естественно, не стану вам выдавать) будет совсем не очевидная. Главная героиня при этом — не следователь, а скорее свободный философ, раскрывающий юному читателю неоднозначность того, что, казалось бы, все и так понимают. «Вести себя, как все нормальные звери…» — а как это? «Порхать с цветочка на цветочек, как нормальная бабочка? Или рыть подземные ходы, как нормальный крот?» Или взять за образец гусеницу, которая «ползает и лопает, лопает, лопает… Представляешь, если бы все так… От Нечаянного Леса за неделю бы только пеньки остались» (181). Философию Ночной Мыши трудно приписать к какой-то конкретной школе, порою она рассуждает как стоик: «Наверное, надо просто делать то, что должен делать, а что получится — то получится» (220), временами ближе к классическому либерализму, а то и к экзистенциализму. Не могу сказать, что я с ней (а через нее — с автором книги) во всем согласен, но она и не требует, чтобы с ней соглашались во всем. Нечаянный Лес на то и нечаянный, чтобы в нем уживались разные мнения, как обоснованные, так и совершенно случайно посетившие чью-то мохнатую голову. Но изложены они простыми словами, которые вполне доступны путешественнику младшего школьного возраста. А два-три взрослых термина (например, алиби) специально в примечаниях разъяснены.
Героиня повести проходит свою лесную школу: учится летать, мыслить и чувствовать. Пожелаем успеха и ей, и всем тем, кто захочет составить ей компанию.

Илья Смирнов