ЭКСПЕРТИЗА №1-2007

ЗАПАХ ПОРОХА НАД ВЕНСКОЙ ОКРАИНОЙ

Кристине Нёстлингер. Лети, майский жук! / Пер. с нем. Эльвиры Ивановой. Илл. Ксении Макаровой. М.: Контакт-культура, 2006. 224 с.

«Отец — на войне,

Мать — в пороховой стране,

Пороховая страна — в огне.

Лети, майский жук!

И сегодня дети поют: «Лети, майский жук!» Только тогда дети знали, о чем они поют. … История, которую я вам расскажу, — история про пороховую страну» — так заканчивает предисловие к своей книге австрийская писательница Кристине Нёстлингер (род. 1936), лауреат нескольких десятков литературных премий, в том числе Золотой медали Ханса Кристиана Андерсена.

Она принадлежит к тому поколению, для которого и война, и послевоенное восстановление Европы — не строки в учебнике истории. Многие люди этого возраста помнят постоянное чувство голода, одежду, перешиваемую невесть из чего, отсутствие мыла и наличие вшей в голове и цыпок на ногах и руках. Помнят своих и чужих солдат как если не членов семьи, то во всяком случае соседей, военный обоз, танки, самолеты, битый кирпич, пыль и развалины — плотный, никуда не собирающийся исчезать фон повседневного существования.

Все это оставило отпечаток и в жизни Нёстлингер, но перед читателем — не воспоминания как таковые. Хотя рассказ ведется от первого лица, а героиню зовут Кристель, автор нигде не дает комментариев от себя взрослой (вроде «…и только много лет спустя я поняла», «значительно позже мне рассказали»), пребывая в границах того времени, что остановлено в этой книге.

В эти весенние дни 1945 года оно и вправду словно бы застыло, во всяком случае здесь, на окраине Вены. Мать с двумя дочерьми перебирается из частично («от кухни осталась половина, с комнатой же ничего не случилось, только потолок треснул») разбомбленной городской квартиры на виллу богатой знакомой. Она сочла за лучшее переждать смену власти в крестьянской усадьбе в Тироле, а виллу поручила сторожить тем, кому сбегать из Вены некуда. «Такие, как госпожа фон Браун, всегда имеют про запас крестьянскую усадьбу», — с безжалостной проницательностью замечает Кристель, и лишь по таким репликам можно угадать, что в этой восьмилетней девочке живет взрослая и мудрая женщина.

К семье присоединяется отец. Он уже отвоевал свое: в каждой ноге у него по нескольку осколков, раны гноятся, и если бы не подходящие к Вене русские войска, он лежал бы в госпитале. Но все госпитали срочно эвакуируют, а он, на свой страх и риск, прячется на вилле. Сюда же приезжает и овдовевшая невестка хозяйки с двумя детьми.

Быт этой небольшой колонии налаживается довольно быстро. Но как и всякий быт на фоне войны, он тягостно однообразен, ибо замкнут, неустроен, пронизан подавленным ужасом, который сказывается во всем, от жутковатой сцены грабежа продовольственного склада до совершенно не идиллических отношений между детьми.

Сначала через виллу проходят отступающие эсэсовцы, затем над ней, совсем низко, зависает самолет-разведчик с летчиком в коричневом шлеме, а еще через несколько дней появляются советские войска. Свободные комнаты в особняке занимает русский майор, а с ним другие офицеры и солдаты. Все они, в общем, дружелюбны по отношению к обитателям виллы, но чудовищное нервное напряжение войны в этом небольшом человеческом муравейнике постоянно дает себя знать. Трагизм и комизм в драме этого недолгого совместного бытия переплетены так тесно, что почти неотличимы друг от друга.

И еще поэтому Кристель — девчонка-сорванец, которую не заставишь ни ныть, ни плакать (ее и напугать-то, кажется, трудно; во всяком случае, когда ей, и не раз, приходится стоять под прицелом огнестрельного оружия, она ведет себя мужественнее иных взрослых) — так привязывается к повару, водворившемуся в усадьбе вместе с другими. Немолодой еврей по фамилии Кон, близорукий, «очень маленький, с шарообразным животом, большой лысиной, с черными кудрявыми волосами, убранными за оттопыренные уши», «был далек от войны. В нем не было ничего военного. Он был солдатом, но не носил оружия». Кроме того, Кон говорит на идиш, а значит, и по-немецки объясняется. Он рассказывает Кристель о том, как до войны жил в Ленинграде и был портным, о своих родственниках, расспрашивает о ее бабушке и дедушке — несчастных, полупомешавшихся от бомбежек стариках, которые остались в Вене. Девочка увязывается за ним, когда тот едет в город, и, спасенная им из-под оползня развалин, вскоре теряет его навсегда — чтобы навсегда сохранить о нем память.

Героиня отнюдь не плакса, и книга написана резко, жестко, по большей части совсем короткими фразами, но так глубоко, точно и пронзительно, что не дает оторваться ни на секунду. «Неделями я ждала русских. Из-за отца и из-за нацистов. Думала: наконец-то все изменится. И вот они, русские! Сердце мое колотилось. Но не в груди, а где-то в горле. Глухой, смешанный шум приближался. Уже можно было различить голоса. Шум усиливался. Странный шум, неведомый, чужой… И вот они показались на нашей улице. Лошади, повозки, на них люди. Русские!»

Рассказ Кристель обрывается почти на полуслове, когда семья наконец покидает виллу. Над уютнейшей венской окраиной, обезображенной поваленными заборами, разбитыми садовыми гномами, смятыми кустами роз, простирается упоительно голубое небо.

«… Пороховая страна — в огне. Лети, майский жук!»

Екатерина ЛЯМИНА